Любить и беречь [= Грешники в раю] - Патриция Гэфни

– Домой?

– В Портсмут. Я был с декабря в армейских госпитальных бараках в Фарэме.

Кристи старался осмыслить услышанное.

– Но почему? Почему ты не сказал им, кто ты такой? Почему не приехал сюда?

Джеффри еще глубже опустился на диван, словно рассказ утомил его.

– Почему? – повторил он раздраженно. – Я только что объяснил тебе почему, ты что, не слушал? Разве это не твое треклятое дело? – Он посмотрел вниз на свою левую руку, вцепившуюся в колено подобно клешне. – Плохо двигается, – пробормотал он, поймав взгляд Кристи. – После ранения. Слушай, не говори ничего Энни, ладно? Я ей сказал; что потерял память. Она мне не поверила, но ничего доказать не сможет. – Его попытка игриво улыбнуться не удалась. – Я не хочу, чтобы она знала правду. Ты не скажешь ей, правда, Кристи?

Ответить он смог только через несколько секунд:

– Нет, я ей не скажу.

– Я так и знал, что не скажешь.

Садящееся за окном солнце светило в глаза Кристи.

– Почему ты уехал из Фарэма?

Джеффри колебался.

– Вообще-то, меня попросили уехать. – Он отвернулся. – Они узнали, что у меня малярия, и велели выметаться. Они решили, что это заразно. Проклятые придурки. Дали мне десять фунтов и костюм и пожелали удачи. – Его смех был явно натужным. – Я сам себе казался узником, покидающим Бодминскую каторжную тюрьму. Пора было уходить. Мне нужно было… Мне нужно было… – Он выглядел потерянным. – Мне нужно было увидеть жену. Моих друзей. Друга, – уточнил он с ужасной тоской в голосе.

– Что ты скажешь военным официальным властям? Они считают тебя мертвым.

Казалось, что все, что мог делать Кристи, это задавать вопросы.

Джеффри стал растирать правой рукой свою левую руку.

– Я скажу им, что моя память удивительным образом восстановилась, когда я вышел из больницы. Ха-ха! Они, возможно, не поверят, как и жена, но, ты знаешь, меня это меньше всего заботит.

Кристи обнаружил, что встал на ноги, и услышал, словно со стороны, свой собственный голос:

– Я должен идти. Я приду снова, но сейчас я должен идти. Зови меня в любое время, если я смогу… если тебе что-нибудь понадобится…

Он тупо остановился. Что может Джеффри потребоваться от него? Что он может дать?

Джеффри странно на него смотрел.

– Ну иди, – сказал он, снова разозлившись. Он похлопал по диванной подушке рядом с собой. – Я думаю лечь, хочу немного поспать перед обедом.

Кристи остановился в дверях.

– Может быть, мне зайти к доктору Гесселиусу по дороге домой? Попросить его зайти и проведать тебя?

– Нет, Бога ради, не надо больше докторов. У меня есть мои маленькие пилюли. – Джеффри хлопнул по карману. – Я просто устал, вот и все. Это был беспокойный день. Знаешь, Одиссей вернулся из странствий. – Он снова показал зубы в попытке ухмыльнуться. – Не слишком удачное сравнение, верно? В роли Пенелопы моя жена оставляет желать лучшего, не так ли?

Кристи вышел, не отвечая.

* * *

Надгробный камень в память о Джеффри был расположен так далеко от могилы его отца, как только позволяли скромные размеры семейного кладбища. В прошлом ноябре Энни казалось, что ему бы так хотелось.

Д’Обрэ

Джеффри Эдуард Верлен, 8-й виконт

12 марта 1823 – 5 ноября 1854

Отныне упокоен.

Отныне упокоен. Не совсем. Как он оценит мрачную иронию этого камня, когда увидит его! Она надеялась, что ее не будет поблизости, когда это произойдет: юмор Джеффри всегда угнетал ее, а его горький сарказм просто убивал.

Приди ко мне, Кристи, молилась Энни с закрытыми глазами, но, когда она их открыла, его не было на мощеной дорожке или на гребне холма по дороге от дома. Садящееся за темные деревья солнце выглядело холодно и равнодушно на белесом небе; она задрожала и натянула плотнее шаль на плечи. Пожалуйста, приди, Кристи. Она погрузилась в безжизненное оцепенение.

Становилось холоднее, темнее, но она не двигалась. Еще был шанс. Шуршание камешков заставило ее поднять голову. Прижав ладони к щекам, она встала с холодной каменной скамьи, ощущая надежду. Он прошел к ней через ворота, которые она оставила открытыми для него. Но он остановился у дальнего края камня Джеффри и не подошел ближе.

Энни почувствовала, как прихлынувшая было теплая кровь отливает от лица. Она протянула руки, шепча:

– Ты можешь меня коснуться? – Он не ответил; его прекрасные глаза потемнели от отчаяния. – Боже мой, Кристи, неужели ты не можешь меня коснуться?

– Энни…

В одном этом слове, ей показалось, она услышала сожаление и повернулась к нему спиной, закрыв глаза. После всего что случилось, это было самым страшным. Руки Кристи, внезапно взявшие ее за плечи, не принесли облегчения. Она вырвалась, обхватив себя руками. До сих пор она не плакала. Теперь жгучие слезы заклокотали у нее в горле, в груди – везде, кроме глаз, которые оставались совершенно сухими.

– Не надо, Энни, – умоляюще попросил он, снова дотрагиваясь до нее. – Ради Бога.

Она вскинула голову и набросилась на него:

– Ради Бога? Не говори мне о своем Боге, Кристи. Это его наказание нам, так?

– Нет, так я не думаю.

– А я думаю! Я ненавижу твоего Бога. Отвратительный, жестокий, мстительный…

– Нет. – Он взял ее за плечи, стараясь удержать на месте. – Энни, послушай меня.

– Мы согрешили, Кристи, и это его мщение. Потому что мы любили друг друга!

– Остановись, ты знаешь, что это неправда.

– Тогда докажи. Поцелуй меня.

Она обхватила его, хотя видела страдание в его глазах и знала, чего ему будет стоить дотронуться до нее теперь.

– Проклятие, проклятие! – причитала она, тряся его в исступлении.

Его холодный рот опустился, успокаивая ее. Она прижалась теснее, обхватив его голову. Теперь слезы слепили ее. Чтобы возбудить его, она страстно втолкнула язык между его зубов, делясь вкусом соли. Она нащупала его руку и сильно прижала ее к своей груди. Его дыхание стало прерывистым, но он стоял неподвижно, не уклоняясь, вынося все для нее. Она просунула руку между их плотно прижатых друг к другу тел и дотронулась до него через брюки; его плоть ожила у нее в руке, и она познала тяжкую победу.

– Возьми меня, – приказала она хриплым шепотом; она так сильно дрожала, что едва держалась на ногах. – Возьми меня прямо на его проклятой могиле!

Он готов был взять. Она видела это в его глазах, чувствовала в его руках, отчаянно обнимающих ее. Даже ценой гибели собственной души он собирался дать ей то, что она считала своим по праву.

Она оттолкнула его, пока могла, держа его на расстоянии оцепенелыми руками, качая головой снова и снова. Страдание в его лице резало ее, как тупой нож.